Ф. Г. вспомнила, как однажды поплатилась за неискренность.
К ним в «Моссовет» пришел турецкий писатель Назым Хикмет и принес свою пьесу.
В то время (начало пятидесятых) о Хикмете много писали все наши газеты, он был окружен постоянным ореолом героя: борец за правду, пострадавший от властей Турции, посадивших его в тюрьму, где Хикмет стойко перенес все лишения и издевательства, «человек, сумевший бежать к нам, спасаясь от преследований». Наконец, большой друг советского народа, научившийся еще в Турции говорить по-русски. Тут уж всегда приводились слова Маяковского, к которому Хикмет относился восторженно, — «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!».
Появление Хикмета всюду воспринималось как встреча с посланцем другой планеты, может быть даже как явление Христа народу. Хикмета любили, им гордились, его боготворили. Я был на одной такой встрече в Доме литераторов, где Хикмету не давали говорить минут десять, — зал стоя приветствовал его, непрерывно аплодируя. А Хикмет скромно улыбался, кивал всем и каждому и всех очаровал своим обаянием, умением говорить образно и кратко, почти афористично.
Так же встретили его, по словам Ф. Г., и моссоветовцы:
— Ну конечно, все встали, аплодировали. Верка первой кинулась к нему с цветами и поцелуями. Он застеснялся, вызвав новую волну аплодисментов. Потом все расселись в верхнем фойе — на читку собралась вся труппа. Хикмет принес пьесу «Рассказ о Турции». Все навострились не только потому, что актеры всегда ждут от пьесы новых ролей, но и потому, что Турция действительно оказалась в сознании каждого связанной с чем-то героически-непокорным, нуждающимся в защите. А вы знаете, как у нас обожают грудью вставать на защиту!
Я вам не рассказывала, как Рина Зеленая в бывшей балиевской «Летучей мыши» изображала исполнительницу старинных романсов и таборных песен? Она выходила на эстраду — это был пародийный спектакль — в длинном черном платье, с огромной, надувной грудью с золотой цепью до пупка, такой с крупными звеньями. Рина держалась за эту цепь руками и, слегка двигая ее, начинала петь: «Долго в цепях нас держали!» И потом, поддерживая грудь: «В царство свободы дорогу грудью, ах, грудью проложим себе!» В зале от смеха все сползали со стульев!
Так вот о Хикмете. Он начал читать в атмосфере торжественной приподнятости. Рядом Завадский с одобрительной полуулыбкой, Верка, вся устремленная навстречу пьесе, актеры — все внимание!
Читал Хикмет ужасающе! Медленно, невнятно, ровным, усыпляющим голосом — актеры гасли на глазах. Причем пьеса скучная и безразмерная, как сегодняшняя синтетика. Я уже думала: «Ну все, конец». А Хикмет перевернул страницу и сказал:
— Действие третье.
Юрий Александрович боролся со сном, Верка долго рассматривала складку на юбке, кто-то потихоньку покинул фойе, кто-то сладко задремал. Ну не могла же я поддаться общему настроению. Я изображала внимание и сочувственное волнение, кивала автору, делая вид, что разделяю страдания и длиннющие монологи его героев. И постепенно Хикмет стал обращаться только ко мне. Я заметила это слишком поздно! Но отступать было некуда. В конце пьесы от напряженного желания подавить зевок у меня даже слезы выступили на глазах, и я тут же поймала благодарный взгляд автора.
Когда он закончил пьесу, он стал говорить, что все, что есть в ней, он видел своими глазами, незаметно перешел к рассказу о своей жизни, которая была настолько трагичной, что я действительно пустила слезу сострадания.
— Мадам, — обратился Хикмет ко мне, — ваши слезы — лучшая рецензия на мою пьесу. Нейтральную роль в ней я дарю вам!
И протянул мне экземпляр, на котором сделал трогательную дарственную надпись.
Мне ничего не оставалось, как поблагодарить его, чмокнуть в щечку, а затем приняться с проклятиями за роль Фатьмы Нурхан, длинную и утомительную, как сама пьеса.
Слава Богу, что публика тоже заметила это. «Рассказ о Турции» мы играли редко, и вскоре он тихо и незаметно исчез с афиш.