В 1915 году Фаина Раневская уехала из Таганрога в Москву с целью поступить в театральную школу.
В Москве Фаина поступала в различные театральные школы и всюду получала отказ, мотивированный тем, что «неспособная» (от сильного волнения она всегда начинала заикаться). В Москве знакомых почти не было, денег тоже не было. Отец все же сжалился и прислал ей перевод. Но когда она, держа деньги, вышла на улицу, ветер вырвал их из рук, и они улетели.
Фаина только вздохнула: «Как жаль — улетели...» С тех пор она стала
ненавидеть деньги. «Я ненавижу деньги до преступности, я их бросаю, как гнилые тряпки. Это правда. Так было всегда».
Узнав о случае с деньгами, кто-то из ее знакомых сказал: «Это же Раневская, «Вишневый сад», только она так могла. Ты — Раневская!»
И Фаина согласилась — отныне она будет Раневская.
В Москве она подолгу жила у знаменитой балерины Екатерины Гельцер,
поддерживала дружеские отношения с Мариной Цветаевой.
Театральная Москва потрясла Раневскую. Она слушала Шаляпина, Вертинского, в восторге была от Художественного театра. Фаина Георгиевна вспоминает:
«Первое впечатление от театра — потрясение. А профессию я не выбирала: она во мне таилась».
Единственная ее встреча со Станиславским произошла следующим образом: «Шла по Леонтьевскому — это было году в 15-м, может быть, 16-м услышала «берегись» — кричал извозчик, их тогда звали «Ванька». Я отскочила от пролетки, где сидел Он, мой Бог Станиславский, растерялась, запрыгала и закричала: «Мальчик мой дорогой!» Он захохотал, а я все бежала и кричала: «Мальчик мой дорогой!» Он встал спиной к извозчику, смотрел на меня добрыми глазами, смеялся».
В Малаховском дачном театре Раневская начала свою артистическую
деятельность (на выходах).
В мелодраме Леонида Андреева «Тот, кто получает пощечины» у Раневской была роль в толпе, без единого слова текста. Она совершенно не понимала, что ей надо делать, и обратилась за помощью к «первому сюжету» — Иллариону Певцову, исполнителю главной роли. «А ничего не делай, только люби меня, люби изо всех сил», — посоветовал он. Когда спектакль закончился, Фаина разрыдалась, и никто не мог ее успокоить. Привели Певцова. «Что ты?» — спросил он. «Я так любила Вас, так любила!» Певцов всё понял и сказал: «Помяните меня — из этой барышни выйдет большая актриса».
Ей с детства внушали, что она нехороша собой, и она поверила, хотя фотографии молодой Раневской свидетельствуют о другом. Ну немного крупноват нос — но все остальное в порядке. И сколько жизни! Сколько света и юмора! Семитские волосы — пышные, вьющиеся, глаз горит. А она стеснялась себя, и не только в юности. Даже признанная и увенчанная всеми премиями и званиями, просила режиссера убрать первые ряды партера или хотя бы так строить мизансцены, чтобы она все время оставалась в глубине.
— Ну почему, Фаина Георгиевна?!
— Я убегу, я боюсь публики… Если бы у меня было лицо, как у Тарасовой… У меня ужасный нос.
После долгих неудач, наконец, неталантливую и некрасивую девушку на
театральной бирже взяли на 35 рублей в месяц «со своим гардеробом»
на роли «героини-кокет» в Керчь, в антрепризу Ладовской.
Спектакли сборов не приносили, и театр прогорел. Распродав свой гардероб, Раневская переехала из Керчи в Феодосию, там она играла в антрепризе Новожилова, который в конце сезона сбежал от актеров, так и не заплатив. Из Феодосии девушка перебралась в Кисловодск.
Наступил 1917 год. Еще весной этого года вся ее семья на собственном
пароходе «Святой Николай» эмигрировала в Турцию. Раневскую часто
спрашивали, почему же она осталась. Она отвечала, что не мыслит жизни без театра, а то что лучше русского театра ничего нет — в этом она была совершенно уверена.
С работой в провинциальных театрах у нее ничего не складывалось,
и девушка решила обратиться за помощью к известной провинциальной актрисе Павле Вульф, жившей в Ростове-на-Дону. Встреча с Павлой Леонтьевной Вульф определила становление Фаины Раневской как актрисы.
Вульф называли «провинциальной Комиссаржевской», видимо потому,
что она переиграла в русских глубинках весь репертуар своей великой
современницы и подруги и стала чрезвычайно популярной у провинциальной публики. Павла Вульф, увидев нескладную, смешную, высокую Фаину на спектакле в Симферополе, разглядела в ней талант и пригласила ее к себе.
Раневская явилась в номер к знаменитой артистке, не помня себя от
смущения. Для начала она уселась на журнальный столик вместо стула,
но непринужденное обращение, ласковый тон Вульф вернули девушке
самообладание. Получив от Павлы Леонтьевны задание приготовить
несколько отрывков пьес, идущих в театре, Раневская через несколько
дней уже показывала свои заготовки.
Уроки у Павлы Леонтьевны стали, по сути дела, единственной
«театральной школой» Раневской. Несмотря на разницу в возрасте
(шестнадцать лет), отношения ученицы и учительницы переросли в крепкую дружбу на всю жизнь. Вульф до смерти оставалась самым авторитетным, строгим, да и, по-видимому, самым действенным критиком Фаины Георгиевны. Бывало, после очередной премьеры, разгоряченная успехом, Раневская радостно спрашивала, надеясь на похвалу: «Ну как, мама?» А в ответ слышалось суровое: «Ты можешь и лучше!»
Многие работавшие вместе с Раневской вспоминают ее сокрушительные вздохи после каждого спектакля: «Сегодня я так дурно играла. Я никогда так плохо не играла». Обычно коллеги пытались утешить, да и восторг зрителей говорил об обратном, но она панически боялась плохо играть.
Раневская объездила множество провинциальных городов и сменила не
один театр. Уже не юной девушкой Раневская попала на столичную сцену. Знаменитый режиссер Таиров пригласил неизвестную провинциальную актрису в свой Камерный театр на роль Зинки в спектакле «Патетическая соната» и не ошибся.
«Да, я испорчена Таировым, — вспоминала Фаина Георгиевна. —
Была провинциальной актрисой, служила в Ташкенте, и вдруг Александр
Яковлевич пригласил меня на роль... Вся труппа сидела в зале,
а я что-то делала на сцене — ужасно, чудовищно, по-моему, все
переглядывались, пожимали плечами. Таиров молчал. Так было день,
второй, третий. Потом вдруг в Мертвом зале Александр Яковлевич сказал: «Молодец! Отлично! Видите, Какая она молодец, как работает! Учитесь!» У меня выросли крылья...»
"Я переспала со многими театрами, но так и не получила удовольствия", - скажет Раневская уже в немолодом возрасте.
Раневская действительно работала во многих театрах: Малаховском, Евпаторийском, Смоленском и в других. Это были, конечно, провинциальные коллективы, но именно в них начинающая актриса постигала все азы театрального искусства. Большой удачей стало знакомство и дружба с известной драматической актрисой и педагогом Павлой Леонтьевной Вульф, благодаря чему у юной артистки появилась не только партнерша по сцене, но и наставница.
Огромный талант Раневской раскрывался как в крупных ролях, так и в небольших эпизодах. Чего стоит одна крохотная роль Маньки-спекулянтки из спектакля по пьесе В. Билля-Белоцерковского «Шторм»! Во-первых, текст своей героини был полностью придуман самой Фаиной Георгиевной, а во-вторых, точное попадание в образ, гротеск и блистательная игра сделали эту сцену самой яркой во всем спектакле. Манька притворяется глухой, каждый раз переспрашивая: «Шо вы грыте?», но на самом деле тянет время, чтобы ускользнуть от ответственности. Ее украинский говор, простуженный голос и постоянный страх являются тем каркасом, на который опытная актриса нанизывает образ врага советской власти. Дойдя до отчаянья, Манька готова подкупить чекиста, но лишь наличие нагана, направленного на нее, показывает всю бесперспективность задуманного. Многие зрители, приходившие в театр специально чтобы посмотреть на Раневскую, после этой сцены уходили со спектакля, из-за чего она была впоследствии убрана.
Раневская продолжала играть, даже когда ей это было уже трудно физически. Вся театральная и нетеатральная Москва ходила в Театр Моссовета, чтобы увидеть ее в спектаклях «Странная миссис Сэвидж» и «Дальше — тишина». В «Тишине» они с Пляттом играли старых супругов, которых разлучают дети, потому что никто из них не хочет забирать к себе сразу двоих родителей. Зал рыдал…
Я видела ее и в последней роли — старой няньки Фелицаты в комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше». Фелицата светилась любовью, она, собственно, и являла собой здравый смысл и добро. Фаина Георгиевна двигалась с трудом, выходила на сцену в мягких домашних тапочках, и было понятно: это не решение художника по костюмам, а единственная приемлемая для больных ног обувь. Хуже всего было, что Раневская уже плохо помнила текст. Она беспомощно замирала и всем своим видом извинялась. «Все, хватит, больше не могу играть», — каждый раз говорила она, но все умоляли ее не уходить из спектакля. Она была его талисманом.
Незадолго до смерти Раневской режиссер-документалист Марианна Таврог решила снять великую актрису в своей серии «Старые мастера» (в серию вошли кинопортреты Марка Прудкина, Верико Анджапаридзе и еще нескольких титанов из «уходящей натуры»). Фаина Георгиевна наотрез отказалась рассказывать перед камерой о том, как работала над ролями, и вообще сниматься. Марианна Таврог ходила к ней день за днем целый месяц и наконец решила схитрить. Сказала, что снимет только фотографии на стенах (а у Раневской в доме их было много, и она общалась с ними — это был ее мир). Фаина Георгиевна согласилась рассказать про тех, кто там запечатлен, и тогда в доме появились кинооператор с камерой, осветитель и критик Наталья Крымова. Крымова в кадре задавала свои вопросы, а Раневская отвечала, забыв про съемку…
То была последняя встреча зрителя с ней.
Все роли Фаины Раневской в театре>>
Кто-то из актеров звонит Раневской справиться о здоровье. "Дорогой мой, - жалуется она, - такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, почки, желудок - все ноет! Суставы ломит, еле хожу... Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы еще и предстательная железа!"